Неточные совпадения
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное
письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются
разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Накануне графиня Лидия Ивановна прислала ему брошюру бывшего в Петербурге знаменитого путешественника в Китае с
письмом, прося его принять самого путешественника, человека, по
разным соображениям весьма интересного и нужного.
Чтение сего
письма возбудило во мне
разные чувствования.
Легко ли? предстояло думать о средствах к принятию каких-нибудь мер. Впрочем, надо отдать справедливость заботливости Ильи Ильича о своих делах. Он по первому неприятному
письму старосты, полученному несколько лет назад, уже стал создавать в уме план
разных перемен и улучшений в порядке управления своим имением.
По этому плану предполагалось ввести
разные новые экономические, полицейские и другие меры. Но план был еще далеко не весь обдуман, а неприятные
письма старосты ежегодно повторялись, побуждали его к деятельности и, следовательно, нарушали покой. Обломов сознавал необходимость до окончания плана предпринять что-нибудь решительное.
Она подумала, подумала, потом опустила руку в карман, достала и другое
письмо, пробежала его глазами, взяла перо, тщательно вымарала некоторые слова и строки в
разных местах и подала ему.
К нам наехали, по обыкновению,
разные лица, с рекомендательными
письмами от датских, голландских и прочих кораблей, портные, прачки мужеского пола и т. п.
Кроме повестей, о которых в
письме вашем упоминать изволите, Иван Петрович оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся, частию употреблены его ключницею на
разные домашние потребы.
Письмо было писано по-французски, с
разными комплиментами, с воспоминаниями и намеками. Она слушала, улыбаясь, и, когда я кончил, сказала...
Год спустя, в Ницце, явился ко мне Орсини, отдал программу,
разные прокламации европейского центрального комитета и
письмо от Маццини с новым предложением.
Перед 22 августа, днем коронации, какие-то шалуны подкинули в
разных местах
письма, в которых сообщали жителям, чтоб они не заботились об иллюминации, что освещение будет.
Когда я пришел в лавочку, то фельдфебель принял меня, вероятно, за очень важного чиновника, потому что вдруг без всякой надобности доложил мне, что он был когда-то замешан в чем-то, но оправдан, и стал торопливо показывать мне
разные одобрительные аттестации, показал, между прочим, и
письмо какого-то г. Шнейдера, в конце которого, помнится, есть такая фраза: «А когда потеплеет, жарьте талые».
— А со стороны никто не подбивал вас? Может быть,
письма были… ну, странники там, старушонки
разные?
За три дня до праздников я получил, почтенный Николай Иванович, ваше
письмо от 21 марта. Благодарю вас очень, что побеседовали со мной… [Дальше — просьбы о хлопотах в министерстве о
разных сибиряках.]
В нашем кругу все обстоит благополучно. Получено
письмо Ивана Дмитриевича от 21 сентября. У него опять раны на ногах и больше, нежели здесь. Персин уверяет, что все должно скоро пройти. Ест черемшу и мажется
разными зловониями. Может быть, Чех сам вам писал прямо, а я все-таки вздумал и это вам сказать вместо политики. Извините, если выйдет дубликат.
В изобретении
разных льстивых и просительных фраз он почти дошел до творчества: Сиятельнейший граф! — писал он к министру и далее потом упомянул как-то о нежном сердце того. В
письме к Плавину он беспрестанно повторял об его благородстве, а Абрееву объяснил, что он, как человек новых убеждений, не преминет… и прочее. Когда он перечитал эти
письма, то показался даже сам себе омерзителен.
В Перцово он доехал совершенно благоразумно и благополучно, вручил Клеопатре Петровне
письмо и потом отправился к Марье, которая в это время стирала в прачечной. Та ему очень обрадовалась: сейчас стала поить его чаем и достала даже водки для него. Иван начал все это попивать и рассказывать не без прибавлений
разные разности.
— Случилось это, — отвечал Живин, встав уже со своего стула и зашагав по балкону… — возвратилась она от братьев, я пришел, разумеется, к ним, чтобы наведаться об тебе; она, знаешь, так это ласково и любезно приняла меня, что я, разумеется, стал у них часто бывать, а там… слово за слово, ну, и натопленную печь раскалить опять нетрудно, — в сердчишке-то у меня опять прежний пламень вспыхнул, — она тоже, вижу, ничего: приемлет благосклонно
разные мои ей заявления; я подумал: «Что, мол, такое?!» — пришел раз домой и накатал ей длиннейшее
письмо: так и так, желаю получить вашу руку и сердце; ну, и получил теперь все оное!
Узнал я, например, о господине Смите, о капитале, у него похищенном дочкой, о князе, забравшем в свои руки капитал; наконец, среди
разных восклицаний, обиняков и аллегорий проглянула мне в
письмах и настоящая суть: то есть, Ваня, понимаешь!
Он, конечно, умер; но от одной из кузин его (теперь за одним булочником здесь, в Петербурге), страстно влюбленной в него прежде и продолжавшей любить его лет пятнадцать сряду, несмотря на толстого фатера-булочника, с которым невзначай прижила восьмерых детей, — от этой-то кузины, говорю, я и успел, через посредство
разных многословных маневров, узнать важную вещь: Генрих писал по-немецкому обыкновению
письма и дневники, а перед смертью прислал ей кой-какие свои бумаги.
От
письма пахло знакомым духами — персидской сиренью; капли этих духов желтыми пятнами засохли кое-где на бумаге, и под ними многие буквы расплылись в
разные стороны.
Само собою разумеется, что в дальнейшем развитии дела могут быть пущены в ход
разного рода неожиданности: чтение некоторых
писем, появление из задних дверей интересных лиц и т. п.
Ему было легко учить Юлию: она благодаря гувернантке болтала по-французски, читала и писала почти без ошибок. Месье Пуле оставалось только занять ее сочинениями. Он задавал ей
разные темы: то описать восходящее солнце, то определить любовь и дружбу, то написать поздравительное
письмо родителям или излить грусть при разлуке с подругой.
— Какой вопрос, дядюшка: умею ли писать по-русски! — сказал Александр и побежал к комоду, из которого начал вынимать
разные бумаги, а дядя между тем взял со стола какое-то
письмо и стал читать.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с
письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в
письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с
разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
В следующие затем дни к Марфиным многие приезжали, а в том числе и m-me Тулузова; но они никого не принимали, за исключением одного Углакова, привезшего Егору Егорычу
письмо от отца, в котором тот, извиняясь, что по болезни сам не может навестить друга, убедительно просил Марфина взять к себе сына в качестве ординарца для исполнения поручений по
разным хлопотам, могущим встретиться при настоящем их семейном горе.
— Безбожники никониане, любовь нашу к древнему благообразию заметя и диаволом научаемы преехидно фальшам
разным, — ныне и святые образа подделывают ловко, ой, ловко! С виду-то образ будто и впрямь строгановских али устюжских
писем, а то — суздальских, ну, а вглядись оком внутренним — фальша!
Было и еще получено
письмо от Ахиллы, где он писал, что «счастливым случаем таки свиделся с Препотенским и думал с ним за прошедшее биться, но вышел всему тому совсем другой оборот, так что он даже и был у него в редакции, потому что Варнава теперь уже был редактором, и Ахилла видел у него
разных „литератов“ и искренно там с Варнавой примирился.
Верная своему обещанию и обеспеченная таким
письмом, Арина Васильевна немедленно собралась в дорогу и сама отвезла Парашеньку к ее мнимо-умирающей бабушке; прогостила у больной с неделю и воротилась домой, совершенно обвороженная ласковыми речами Михаила Максимовича и
разными подарками, которые он привез из Москвы не только для нее, но и для дочерей ее.
Под
разными предлогами, с рекомендательными
письмами от родных Прасковьи Ивановны, приезжал он к Степану Михайловичу в деревню, — но не понравился хозяину.
Для меня лично эти «счастливые»
письма Анны Петровны имели специально дурные последствия. Дело в том, что после каждого такого
письма Аграфена Петровна испытывала известный упадок духа, потихоньку вздыхала и поднимала
разные грустные темы.
Через несколько дней паспорт возвращается. Труппа вся на сцене. Я выделываю, по обыкновению,
разные штуки на трапеции. Белову подают
письмо. Он распечатывает, читает, потом вскакивает и орет дико...
Гурмыжская. Благодарю вас. Я так и сама думала. Он меня не забывает, каждый год присылает мне подарки, но
писем не пишет. Где он — неизвестно, и я не могу писать к нему; а я еще ему должна. Один должник его отца принес мне старый долг; сумма хотя небольшая, но она тяготит меня. Он точно скрывается от меня; все подарки я получила из
разных концов России: то из Архангельска, то из Астрахани, то из Кишинева, то из Иркутска.
Панауров, красивый, немножко наглый, закуривающий из лампадки и посвистывающий, казался ее отцу совершенным ничтожеством, и, когда потом зять в своих
письмах стал требовать приданого, старик написал дочери, что посылает ей в деревню шубы, серебро и
разные вещи, оставшиеся после матери, и 30 тысяч деньгами, но без родительского благословения; потом прислал еще 20 тысяч.
С тех пор до меня доходили об нем
разные слухи. Сначала писали, что он продолжает мыслить благородно, и вследствие этого слог его циркуляров постепенно совершенствуется; потом стали писать, что он опять начал мыслить неблагородно, и вследствие этого в циркулярах его царствует полнейшая грамматическая анархия. Разумеется, по поводу первых слухов я радовался, по поводу вторых — сокрушался. Как вдруг получаю от него
письмо, которое сразу покончило с моими недоумениями.
Чёрненький молча передёрнул плечами. Илья рассматривал этих людей и вслушивался в их разговор. Он видел, что это — «шалыганы», «стрелки», — люди, которые живут тёмными делами, обманывают мужиков, составляя им прошения и
разные бумаги, или ходят по домам с
письмами, в которых просят о помощи.
Все сие послание камердинер в запертом кабинете тоже весьма долго переписывал, перемарал тоже очень много бумаги, и наконец,
письмо было изготовлено, запечатано, надписано и положено в почтовый ящик, а вечером Николя, по случаю собравшихся у отца гостей, очень спокойно и совершенно как бы с чистой совестью болтал с
разными гостями. Он, кажется, вовсе и не подозревал, до какой степени был гадок содеянный им против княгини поступок.
Когда г-же Петицкой принесли от княгини в подарок рояль, то она удивилась и даже немножко обиделась; но княгиня прислала ей при этом такое любезное и доброе
письмо, что она не в состоянии была отказаться принять подарок от нее, и с тех пор почти дружба связала обеих этих дам. Главное, г-жа Петицкая, несмотря на свой скромный и печальный вид, ужасно смешила княгиню, рассказывая ей
разные разности про останкинских господ и госпож. О, она казалась княгине очень умною и ужасною насмешницей!
— Вот вы с Еленой говорили мне, — начал князь после первых же слов, — чтобы я
разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее
письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
Купавина. Не знаю… может быть. Он прожил здесь только одно лето и уехал в Петербург; с тех пор я его и не видала; но он в каждом
письме к Лыняеву посылал мне поклоны и
разные комплименты.
Телятев. Стал расплачиваться за вино, вынул бумажник вот какой (показывает руками), пол-аршина наверное. Чего там нет! Акции всякие, счеты на
разных языках, засаленные
письма на серой бумаге, писанные мужицким почерком.
Вслед за тем Бегушев начал ездить по
разным присутственным местам и написал
письмо к Тюменеву, в котором говорил ему, что он желает поступить в действующую армию на Кавказ и чтобы Тюменев схлопотал ему это в Петербурге.
Главноуправляющего по имениям в Сибири Домна Осиповна несколькими
письмами вызывала к себе, однако тот, под
разными предлогами, не являлся, и очень возможно было, что совсем не явится к ней.
Агния (равнодушно и грызя орехи). Потом он мне
письмо написал с
разными чувствами, только нескладно очень…
Мысль о войне с турками выражается не раз и в других
письмах Петра и в самых переговорах, которые великое посольство вело с
разными дворами.
В первом из этих отделений находятся 1) материалы для истории Петра Великого, собранные при жизни его: выписки из подлинного дела о стрелецком бунте 1698 года, дело о мятеже башкирском в 1708 году, документы о бунте булавинском; ведомости о числе войск и орудий в
разное время, о каналах, заводах, фабриках и пр., о действиях в шведскую войну; журналы походов и путешествий Петра Великого и пр.; кроме того — 2) собственноручные черновые бумаги Петра, — его ученические тетради, проекты законов, указов, рескриптов, счеты,
письма и пр.
Что представления Петру
разных лиц были делом обыкновенным и что за ними зорко следили приверженцы обеих партий, видно из следующей выписки из
письма Шакловитого к Голицыну во время первого крымского похода: «Сего ж числа, после часов, были у государя у руки новгородцы, которые едут на службу; и как их изволил жаловать государь царь Петр Алексеевич, в то время, подступя, нарочно встав с лавки, Черкасский объявил тихим голосом князь Василья Путятина: прикажи, государь мой, в полку присмотреть, каков он там будет?» (Устрялов, том I, приложение VII, стр. 356).
— Согласен! Это всему свету известно, что вы человек ученый, знаете науки и прочие
разные предметы. Конечно, я наукам не обучался никаким: скорописному
письму я начал учиться на тридцатом году своей жизни. Ведь я, как вам известно, из рядовых.
Мещерский присоединял необыкновенное дарование писать по-русски сильно, резко и дельно; он показывал мне толстую книгу
писем, писанных им для
разных лиц, находившихся в самых трудных обстоятельствах, —
писем к государю и к другим особам царской фамилии, а также и к
разным министрам.
Открывалась книжка обыкновенно стихами; потом следовала какая-нибудь статья в прозе, затем очень часто
письмо к издателям; далее опять стихи и проза, проза и стихи. В средине книжки помещались обыкновенно «Записки о российской истории»; к концу относились «Были и небылицы». Каждая статья обыкновенно отмечалась особым нумером, как ныне главы в бесконечных английских романах, и число статей этих в
разных книжках было весьма неодинаково. В первой их 33, в V — 11, в X — 17, в XV — 7, в XVI — 12 (41).